Первое сообщение в теме :

Пункт назначения: Чикаго, Little Italy, Штаб-квартира ФБР
В ролях: Инграм, Нэйтан Гонт, Нега, Эйла Веннель, Джадит Мирроу
Час Конца Света близок и два ещё необращенных Всадника Апокалипсиса – Инграм и Нега, следуя плану, отправляются во владения Нэйтана Гонта, ставшего воплощением Тьмы, что бы там, надев медальоны, приняв свой жуткий облик и призвав своих оставшихся собратьев, повести их против Лжемессии. Надеясь при помощи работы эмпатов сохранить в своих новых ипостасях и разум и чувства, они рассчитывают на то, что смогут обрушить всю колоссальную мощь четырёх Всадников Апокалипсиса на ставленника Тьмы.
А в это время Эйла Веннель, не в силах оставаться в стороне, так же пытается добраться до Гонта, пробираясь через охваченный паникой город, где случайно встречает Джадит Мирроу – девочку из зазеркалья, по воле своего создателя ставшую «соглядатаем-связистом» между Люцифером и Всадниками. Неожиданная встреча приводит к зарождению безумного плана, который и вампир и зеркало решают претворить в жизнь, даже не догадываясь о том, насколько безгранично могущественна стала теперь Тьма.

Девочка замирает на миг Пока есть такая возможность, и Тьма выбирает цель для нового удара, а всадники не решили, куда же они направятся. Пока бьется в своей клетке маленький, почти ничтожный на фоне разворачивающихся событий человечек.
"Нэйтан, вы справитесь с этим. Есть ради чего. Только не верьте Ее шепоту".
Надеяться, что он сможет - почти самоубийство. Смертные не тягаются с тем, что старее самого их  мира. Люди никогда не победят то, что с самого рождения живет в их сущности. И все же Джей научилась верить в человечество, если что и умеющее - так это удивлять, и тех, кто поверил в доводы логики - в первую очередь.
-Эйла, поднимись. Ты не можешь требовать от него того, чего не делаешь сама, - голос зеркала звучит холодно, лишенный малейших оттенков чувств. - И приготовься.
Это кажется невозможным, но и без того непроглядная тьма, окутывающая фигуру в плаще, становится еще плотнее, а значит - решения все же приняты. Крыша плохое место, чтобы уклоняться от атак, но от этой не спрятаться даже в лучшем из бомбоубежищ земли. Девочка только и успевает, что отойти подальше от Веннель, которую, кажется, до поры не принимают в расчет.
"Хорошо..."
Зеркало чувствует себя песчинкой, попавшей между жерновами. Перемалывается все: кожа, кости, мышцы. Рвутся, расползаясь на лоскутки, но, как она и говорила, это всего лишь тело. Джей отбрасывает куда-то на край, но, к счастью, не сбрасывает вниз окончательно. Она не пытается осмотреть себя и выяснить, осталось ли что-то целого. Не шевелится, стараясь не провоцировать боль. Отгораживается от нее непроницаемой стеной, и пусть потом все это хлынет на нее потоком - сейчас важно сохранить хотя бы здравомыслие.
"Инграм," - смятение в рядах Всадников сейчас опаснее всего. Порванные нити возможно восстановить, но на это просто не будет времени. - "Инграм," - дотянуться до голубоглазого ангела сил хватает, но услышит ли он? - "Инграм. Твое имя. Не смей забывать, слышишь? Тебя здесь ждут. Ты нужен ей," - вспышкой: золотистые волосы и горящие гневом глаза. жаль, что у Джей нет более светлых воспоминаний о фейри, но здесь она яркая настолько, что врезается в память. Память зеркала, но хватит ли этого для Смерти? - "Ты не можешь потеряться, Инграм, приходи в себя. Ты не смерть...не только смерть"
Хочется верить, что это хоть немного поможет - больше девочка сделать все равно не в состоянии. Главное не двигаться, чтобы не разбудить боль.
Она заглядывает глубже в себя, и отражения становятся ее глазами. Не лучший вариант, конечно, но хоть что-то.

Ментальная нить становилась все прочнее, разгоралась ярче, воспоминание за воспоминанием открывая Всаднику правду о том, кем он является на самом деле. К солнечной силе фейри, к цепкой силе эмпата и яркой – языческого бога, добавилось мощное усиление, новая сила совершенно иного склада, но ближе всех по своей природе к тому, кто когда-то являлся ангелом.
Всадник отступал, покорялся, отдавая разум во власть ангела смерти Азраэля, а может, уже даже и Инграма, для которого все те, кто пытался его удержать на краю пропасти, были важны.
Но Мор отшатнулась, атакованная их общим врагом, ее собственная нить лопнула. Инграм мог поклясться, что слышит этот страшный и вместе с тем жалобный звук.
И то, что стало с освободившейся Всадницей, было похоже на взрыв. Если раньше она была костром, то теперь в этот костер будто плеснули бензина и начался настоящий пожар. Именно сейчас демоница Нега стала истинной Всадницей Мора, именно сейчас достигла пика своей убийственной силы, которой так не хватало им обоим, им, пытавшимся удержаться за воспоминания и привязанности. Голод, Война, Мор – трое истинных Всадников. Теперь не хватало только четвертого.
Инграм вскинул голову, с ненавистью вглядываясь в черную фигуру на крыше. Он чувствовал, как нить крепнет, искусно сплетенная Оливером, подпитываемая Бальдром и поддерживаемая силой нескольких ангелов. Он чувствовал в этой нити связь с фейри, ощущал ее страх, отчаяние, надежду, и сам чувствовал любовь. Он слышал в своей голове голос маленькой девочки с глубокими, будто два зеркала, глазами, с которой у них было что-то общее. Все они цеплялись за него из последних сил, все они держали его онемевшими пальцами, все они звали его назад.
Взгляд ледяных глаз вновь метнулся к Мору, всматриваясь в ее сущность. Инграм утверждался в неизбежном: чтобы победить, чтобы обрести полную силу Всадника, ему необходимо принять Всадника в себя, стать им до конца, сделав то, чего они все так старались избежать – отринуть себя. Только тогда, соединив четыре составляющих, они получат поистине сокрушительную мощь.
Ты не можешь потеряться… - звучит голос в его голове.
Я должен, - отвечает он девочке на крыше, - уходите.
Голоса братьев и сестер, зовущих его, сливается в единый голос.
Другого выхода нет, не хватит сил, - бросает он им быструю мысль, - вы сделаете все возможное, чтобы меня вернуть, когда это закончится. Вы обязаны не мне. Ей.
Стрекоза…
Очень осторожно, очень аккуратно, почти с нежностью, он отпустил удерживающую его нить. Она растаяла. Еще миг в груди оставалось ноющее зудящее ощущение, а потом оно исчезло. И была только пустота.
Равнодушные ледяные глаза смотрели в равнодушные ядовитые. Он послал Мору мысль о своей готовности. Тьма посмела на них напасть, Тьма должна быть уничтожена. А потом должно быть уничтожено все остальное. Ничего не должно остаться. Пустота.
Новые нерушимые нити сплетали вместе четыре фигуры на черных призраках лошадей. Нити-вены, по которым текла чистая сила от одного Всадника к другому, концентрируясь, превращаясь в нечто настолько могущественное, что реальность не выдерживала. Земля тряслась уже не переставая, город бился в агонии, налитые багровым цветом облака готовы были распасться тлеющими лоскутами, раскаленный воздух рябил, хаотичные порталы в преисподнюю поглощали один дом за другим, кровавая вода исторгла из себя мутированных чудовищ.
Всадники ударили. Концентрированная мощь хлынула бурным потоком, раскаленным цунами, плавящим асфальт, бетон, стекло, метал, выжигающим все в радиусе нескольких километров. Удар, направленный в самую сердцевину темной сущности, нашедшей для себя человеческое воплощение. Удар, который должен был ее этого воплощения лишить.

Время. Короткое слово, вместившее в себя столь многое, что ни один разум не сможет осознать всё то огромное количество значений, понятий, тайн и знаний, заключенных в этих пяти буквах. «Время лечит», «время покажет», «время сотрет из памяти». Существо бестелесные, неосязаемое, недоступное, живущее по лишь ему ведомым законам, то ускоряющее, то замедляющее свой бег. Время - верный друг, заботливый лекарь, страшный враг, безжалостный убийца. Время - ростовщик, ссудивший нам свой товар с холодной улыбкой мудреца. Время – хитрая тварь, носящая маску приятеля и скидывающая её лишь тогда, когда, в самом конце твоего пути, оно приходит забирать свои долги. И что там, под этой маской? Бездушная морда упрямого кредитора – не разжалобить, не упросить; все года, минуты, секунды подсчитаны, все учтено, записано и подведена черта. И только тогда, осознав, насколько богат ты был всю жизнь, какая немыслимая ценность была заключена в этих арендованных тобой у времени часах и минутах, как живительно сладок на вкус каждый миг, ты начинаешь понимать, насколько сильно тебя облапошили, приучив смотреть на драгоценности, как на мусор. Время - неуклонный педант, определяющий меру всему. «Всему свое время и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить, время плакать, и время смеяться; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». Время исправлять свои ошибки? Время искупления и поиска прощения? Время изменить то, что предначертано или время немыслимого?
Время, которого все меньше и меньше.
Нэйтан знал, что этого самого времени у него почти не осталось, как не осталось его и у всего мира. Ещё совсем недавно орудие Тьмы, а теперь лишь жалкий её пленник, он ощущал, как стремительно тают последние мгновения отпущенные вселенной, чувствовал мощную энергию сокрушительного удара Всадников и понимал, что этот удар станет последним – не для него, для мира, отраженный готовящимся Тьмой заслоном, этот удар падет на головы самих Всадников и покатиться дальше, сметая всё на своём пути. Этого нельзя было допустить.
Гонт бежал по воображаемым коридорам своего сознания, выбравшись наконец-то из того темного закоулка, служившего ему убежищем, надеясь, что Тьма не заметит побега узника, чье тело и силы она украла. Сложенные из воспоминаний стены, сотни распахнутых дверей, ведущих в комнаты пережитых событий. Было ли это все взаправду? Нэйтан не думал об этом, ему было не важно, в какую форму облекает его собственное измученное сознание попытку вновь овладеть своим телом, куда важнее было добраться до своей цели. В какой миг он понял, что воображаемый коридор устлан мягким бордовым ковром, тем самым, что был в родительском доме? Наверное, понимал всегда. Он бежал к Тьме. Он, Мессия, бежал мимо дверей, за которыми молились стада фанатиков, он, политик, несся прочь от аплодирующих толп, он, священник, сбегал от зычно-низких звуков органа, он, ученик, уносился от насмешливых издевок детей, он, маленький мальчик, до дрожи в коленках боявшийся своего отца, бежал в самое страшное для него место на земле, от которого обычно прятался, куда не хотел ходить, но не в этот раз. Нэйтан остановился перед тяжелой массивной дверью отцовского кабинета, толкнул её, ощущая привычный, так и не позабытый страх, шагнул внутрь. Комната, воссозданная памятью с поразительной точностью: тяжелые, темные, словно высеченные из гранита шторы, массивный письменный стол, кожаные кресла, на каменной полке – женский портрет в деревянной рамке с треснувшим стеклом и у окна высокая, мощная, чуть сутулая фигура отца, а там, за окном – черное небо, край крыши и раздираемый Тьмой город, для которого почти не осталось времени. Как и для Нэйтана.
Быстрее, пока ещё есть шанс! – Гонт кинулся к фигуре, что начала поворачиваться ему на встречу. Хорошо знакомое длинное лицо, искаженное кривой ухмылкой, чернота, заполнившая глазницы. - Отец? Тьма? Едино.
- Всё-таки решился выползти, посмотреть? – Ухмылка стала шире. – Финальный аккорд, мой мальчик.
Гонт вцепился в плечи той, что приняла облик отца – создания, которого всегда боялся маленький Нэйтан, существа, воплотившего для него Тьму.
– Ты что делаешь?! Прекрати! Перестань, мелкий ты ублюдок! Иди к себе в комнату!
Руки дрогнули, подчиняясь громогласному голосу из прошлого, ставшему сейчас настоящим, (Это я. Эйла. Я пришла за тобой. Помнишь? ) но тут же сжались крепче, притягивая к себе.
- На этот раз уйдешь ты!
- Перестань! Уйдииии!
От отчаянного визга закладывает уши, голова взрывается болью. Пускай, к боли он привык.

Фигура в черном пальто, стаявшая на самом краю крыши, уже готовая развернуть вспять направленный на неё безбрежный поток силы, покачнулась, согнулась пополам, словно охваченная болью, теряя драгоценные секунды и понимая, что уже не успевает выставить защиту, завыла. Удар, нанесенный Всадниками, смял её, протянул назад и сорвал с крыши, как прошлогодний осенний лист. Взметнулись в стороны полы черного пальто, словно крылья огромной птицы, человеческое тело на долю мгновения замерло, будто решая, падать ему или взлететь вверх, а затем стремительно понеслось вниз.

- Что ты наделал?! Что! Ты! Наделал! – Создание, натянувшее на себя облик отца, отшвырнуло Нэйтана в сторону, заметалось по кабинету, бросилась к окну, прыгнуло, разбило стекло, уносясь прочь, вместе с визгом боли и ненависти, оставляя после себя только боль, но это уже было не важно. Гонт устало откинулся на спину, чувствуя, что падает. Падает вниз, по коридору, по которому бежал совсем недавно и что теперь вытянулся вверх. Он летел мимо сотен и сотен захлопывающихся дверей, за которыми оставались люди и здания, события и поступки, высокие шпили соборов и объективы телекамер, признания в верности и крики ненависти, сотни убитых и сотни спасенных, белый особняк, яблоневый сад, тепло солнца, смех старика-садовника, нежная, едва заметная женская улыбка на фотопортрете в деревянной рамке. Последняя комната, последняя дверь: детская, в кровати, на изголовье которой висят черные агатовые четки, спит мальчишка, рядом с ним, на самом краю, сидит женщина. Темные волосы, бледная кожа. Задержать бы своей падение. Зайти бы к ним. Обнять женщину. Укрыть ребёнка. Но нельзя. Нэйтан закрыл глаза, слыша, как захлопнулась эта последняя дверь.
Ничего. Не страшно. Они будут жить.
Удара он не почувствовал. Иногда искупление способно умилостивить даже смерть, благородно обрывающую жизнь так, чтобы бы не было лишней боли.


В обычно сумрачном и маленьком классе, расположенном в бывшей монашеской келье, где с трудом размещались двадцать учеников, в этот день было светло. Все ещё теплое ноябрьское солнце, пробившись сквозь облака, заглядывало в узкие длинные окна, словно недоумевая, какая сила заставила детей сидеть в этих холодных стенах, бубня вслух скучные тексты, в то время как на улице была такая хорошая погода. Воплощение этой силы стояло у школьной доски: высокий, облаченный в черную рясу священник стукнул по столу длиной линейкой, заменявшей ему при случае розги, и обвел взглядом весь свой четвёртый класс.
- Достаточно. Сейчас читаем по одному. – Холодный взгляд задержался на нескладной, щуплой фигурке большеглазого мальчишки. Нехорошие глаза, слишком испуганные, слишком живые и умные, такие глаза не должны быть у толково вымуштранного ребёнка. – Гонт. Книга Проповедника. Глава третья, стих первый. Читай.
Мальчишка нервно вздрогнул, пододвинул к себе книгу, быстро перелистнул страницы и его чуть запинающийся от волнения голос зазвучал в холодном классе, сплетаясь с солнечным светом:
- Всему свое время и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить, время плакать, и время смеяться; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру; время…

Враг был повержен. По венам, соединяющим четверку Всадников, лилось торжество. Но что-то пошло не так. Схлынула набрякшая над городом тяжелая аура смерти, воздух очистился от энергии тьмы, темная завеса уползала, трусливо поджав хвост. Вот, казалось бы, началось самое раздолье для Всадников. Вот, казалось бы, подошло самое время начать свою жестокую жатву…
Но связь между Голодом, Войной, Мором и Смертью лопнула, отшвырнула их друг от друга, черные тени лошадей под ними развеялись, как дым. Мор взвыла, ощущая, как в груди расширяется бездонная пропасть, как эта пропасть всасывает всю подаренную медальоном силу и саму жизнь, еще удерживающую Всадницу на ногах.
Они стали бесполезны. Они сами себя убили. Мир отпрянул от края, за которым его ждало небытие, и сами Всадники помогли ему это сделать, уничтожив силу, повергнувшую Землю в Апокалипсис. И теперь Реальность просто избавлялась от них, выбрасывала, как пустые бутылки. Осознание этого терзало не хуже леденящей грудь боли.
Демоница Нега заметалась внутри тела, все еще принадлежавшего Всаднику, чувствуя как начинается обращение. Чешуйчатая кожа снова слезала лохмотьями, плоть под ней нестерпимо зудела, а силы, позволявшие это вытерпеть, неудержимо таяли. Нега рухнула на покореженный асфальт, извиваясь змеей. Она не хотела умирать! Нега хотела отомстить и насладиться свободой! Ее снова обманули.
Смерть была слишком близко, она дышала в затылок. Демоница боролась, пытаясь сохранить в себе хоть толику ускользающей силы Всадника, чтобы дать отпор этой бестелесной твари. Но смерти оставалось только немного подождать. В разрывающей сознание панике, Нега уцепилась за единственное, что нашла – бледная тень той нити, что связывала Всадницу с группой, собравшейся в гольфклубе. Нить, на конце которой все еще оставался якорь.
Нега упрочила почти исчезнувшую нить, превратила ее в натянутую струну, в толстый провод, через который потянула из якоря жизненные силы. Она ощутила, как на том конце дрогнула связанная с ней демоница, как побледнела, теряя опору.
Я все-таки тебя обманула, сука ты костлявая. Я вас всех обдурила! Я нашла единственный способ вылезти из этого дерьма!
Медленно, сначала приподнявшись на четвереньках, потом встав на колени, Нега поднялась, выпрямилась, глубоко вздохнула и почувствовала, как ее якорь, демоница Аскара, за несколько десятков километров отсюда рухнула замертво.
Я просто поменялась с тобой, сестренка. Ничего личного.
Нега огляделась. Квартал лежал в руинах. Здание, на крыше которого еще недавно стояла темная фигура, воплощение тьмы, стыдливо сжалось в покореженный ком камня, стекла и арматуры. Рядом, на раскрошенном асфальте раскинулись три безжизненных тела. Нега с любопытством всмотрелась в их лица, с трудом узнавая в тощем юнце и темноволосой девице своих недавних брата и сестру – Голод и Войну. Потом подошла к телу ангела смерти, остановилась, глядя на него сверху вниз, и презрительно усмехнулась.
- Ладно они, но ты то мог сделать так же, как я. Ты тоже мог обменять свою жизнь на ее. Какое отвратительное благородство.
Четыре медальона в форме животных лежали тут же, на земле. Нега наклонилась, внимательно всматриваясь в каменную фигурку обезьяны. Фигурка молчала, издавая лишь слабый отголосок той мощи, которая тянула демоницу к себе. Нега быстро подняла медальон, сжала его в кулаке, выпрямилась и быстрым шагом пошла прочь, огибая дымящиеся обломки зданий.
Она выжила. На остальных было плевать.

Взбитые хлопья земли взволнованными волнами покрывали скукоженое в болезненной судороге тело. Под правой рукой, испещрённой, словно трещинами, мелкими кровоточащими царапинами, хрустели осколки битого стекла. Тёмные глаза на мертвенно-бледном лице были пугающе неподвижны. Неровное дыхание разбивало грудь глухими ударами, отчаянно стучало по сломанным рёбрам, заставляя вновь и вновь глотать холодный воздух. В отсутствии сознания организм сам решал, как ему нужно бороться за жизнь. Он делал это умело: настойчивыми импульсами по нервам уговаривал сделать вдох, затем выдох; замедлял ток крови и оставлял застывать её густыми мазками алой гуаши на посеревшем полотне кожи; выкладывал причудливый мозаичный узор из клеток, выстраивал их в ряд и склеивал в единую кость.
Темнота перед глазами рассеялась, Эйла слабо шевельнулась. Медленно села. Бездумный взгляд остановился на неестественно вывернутой лодыжке, скользнул выше. Пальцы судорожно сжали рваные края асфальта, девушка потянулась вверх, не чувствуя боли, не слыша хруста в покалеченной ноге, не замечая выступивших капель крови на уткнувшемся в осколки запястье. Она не знала, как оказалась в зеркальном лабиринте и как смогла вырваться из него. Помнила, что вырваться надо, ведь иначе…
Иначе…
Эйла, пошатываясь, поднялась и огляделась. Клубы пыли оседали и покрывали ровным слоем раскрошенные скелеты зданий. Мокрый асфальт, изъеденный кособокими рытвинами, опасно рассыпался под ногами. Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Всё внутри неё болезненно сжалось, обратилось в живое затаившееся существо, стук испуганного сердца которого отдавался громогласным боем в ушах. Очередная иллюзия, как иллюстрация к знакомству с собственным страхом – вот он, незнакомый и чужой стоит напротив, протягивая длинные руки-плети к острым плечам, ласково обнимает, обжигая потусторонним холодом, и вот он уже в тебе, напряжённо следит через суженные зрачки, смешивает прошлое с настоящим, рисует картины будущего, но по-прежнему не даёт сделать первый шаг.
Эйла судорожно вздохнула, заметив три безжизненных тела, распростёртых на когда-то ровной, а теперь покореженной кривыми разломами, площадке перед небоскребом. Совсем рядом. Пять шагов. Десять. Пятнадцать. Достаточно близко для того, чтобы узнать, недостаточно для того, чтобы поверить. Уже не шла, бежала, спотыкаясь о вывернутые внутренности асфальта, зажимая рот дрожащей ладонью, оставляя глубоко внутри себя рвущийся на волю крик боли и отчаяния.
- Инграм… - хриплый, болезненный шёпот обжёг нёбо. Эйла остановилась, с ужасом понимая, что не чувствует в теле ангела присутствия жизни, вспоминая, повернула голову, подняла взгляд на то, что осталось от небоскреба, и, тут же захлебнувшись собственным криком, сорвалась с места.
Перепуганная насмерть, она рухнула на колени перед телом Нэйтана. Сломанные дрожью пальцы коснулись мужской щеки. Поздно, слишком поздно. Поздно пытаться вернуть, поздно пытаться спасти. Всё – страх, любовь, боль, отчаяние, надежда – сплелось в этом слове и отпечаталось на обратной стороне губ. Вновь и вновь – поздно. Поздно верить, поздно надеяться, поздно ждать. Ждать, что вот, ещё мгновение, и веки дрогнут, шевельнутся губы и знакомый голос успокоит, растопит сковавший сердце лёд, вернёт живой блеск потухшим глазам. Она сидела подле него застывшим каменным изваянием, не чувствуя ничего, кроме страшной оцепенелой боли, разрывающей грудь и не дающей свободно дышать. Сидела, пока руки сами собой не пришли в движение. Раскрытые ладони бережно легли на плечи, Эйла подалась вперёд, коснулась щекой неподвижной мужской груди. Она не плакала – холодное оцепенение выжгло все слёзы. Ослеплённая своим горем, она не видела, что происходит вокруг. В кромешной тишине, которая существовала только в её голове, она просто бормотала нежные, успокаивающие слова тому, кого безмерно любила, но не смогла уберечь, и, укрывая собой изломанное мужское тело, безысходно пыталась сохранить покидающее его тепло, словно это могло что-то изменить.
Словно это ещё что-то значило в мире, потерявшем для Эйлы всякий смысл.
Но где-то на задворках сознания, до сих пор способных воспринимать действительность, мелькнуло имя. Дэвид. Темноволосый мальчик с испуганным взглядом больших карих глаз – верящих, любящих, ждущих. Мальчик, к которому она успела привязаться и полюбить. Её сын, которому она обещала вернуться. Разве могла она позволить ему испытать ту боль, что испытала она, в одно мгновение лишившись всех, кем дорожила, кого любила, несмотря ни на что? Даже сейчас она уже знала ответ.
- Прощай, - рука Эйлы легла в ладонь Нэйтана. Трепещущие женские пальцы переплелись с негнущимися мужскими, она осторожно коснулась их губами. – Прощай, Нэйтан. Я должна тебя отпустить.

Все оказывается бессмысленным в один миг – когда человек, победивший Тьму, раскидывает руки, принимая смертельный удар. Хрупкое человеческое тело сминает сила Всадника. Сосуд, удерживающий Тьму, разлетается на осколки, и Джей с пугающей отчетливостью понимает, что это значит – и замирает от ужаса, вместо того, чтобы бежать туда, где ее ангел, так же, как и этот человек мигом ранее, опускает руки
«Папа!» - пронзительный крик летит по истерично дрожащей связи…и замирает в пустоте.
Больше нет ничего.
Дальше не может быть ничего – если он никогда не ответит.
Рушащееся здание оказывается лишь удачной декорацией. Захлебывающийся кровью город – бледной тенью того, что чувствует зеркало. Мир должен был замереть. Вселенная обязана была разлететься на куски. Все время от начала мироздания не имело никакого права не рассыпаться прахом, но им, конечно же, было плевать – и жизнь продолжала свой ход. А смерть, кажется, просто не успевала забрать всех, кому была нужна.
«Люцифер!» - Она не слышит и не видит ничего вокруг. Не хочет видеть. Отказывается признавать в бледной, сжимающей безжизненную руку, девушке свою знакомую. Стирает понимание того, что когда-то знала темноволосого мужчину. Все это – проявления жизни. Той самой, ради которой пришлось погибнуть ему.
Девочка ненавидит каждый атом вселенной, забравшей у нее отца.
Искалеченное тело отказывается шевелиться. Она с трудом поворачивает голову, ловя свое отражение в каком-то осколке. Проваливается в зеркала, наскоро залатывая то, что не дает ей двигаться. Вкрадчивый шепот уговаривает остаться. Обещает, что здесь не будет боли. И она бы согласилась, но для этого вновь придется забывать.
Она не может стереть Люцифера. Не имеет права.

Девочка появляется там, где он был жив. Где еще чувствуется его присутствие. Освобожденный мир дышит полной грудью – она задыхается воздухом, оплаченным непомерно высокой ценой. И цепляется за жизнь – величайший его подарок.
«Как же так, пап? Ты ведь обещал мне…через год – новый день рождения. И прокатить на байке»
Список того, что они хотели бы сделать, да не случилось, оказывается до слез коротким. Оказывается, что ни она, ни он не думали, как будут жить после Апокалипсиса – впору выискивать с этом зловещие знаки, только у девочки нет сил.
«Как же так, Люцифер?» - создатель молчит, без остатка раздав все свои долги. А она вновь остается одна. Цикличность их истории в этот раз перешла все разумные границы. Джей понимает, что сойдет с ума, если не придумает себе причину жить – и так уже бывало. Криво усмехается, понимая, что даже спустя тысячелетия она остается актуальной.
«Я тебя дождусь. Или найду, куда ты ушел»
Хорошо, что зеркала бессмертны, и уж чего у нее предостаточно, так это времени.

Трое ангелов ждали в стороне. Там, где их не могла увидеть женщина, сидящая у тела мужчины. Они ждали, потому что сейчас могли себе это позволить: время, словно упругая пружина, сжавшись несколько часов назад до того, что, казалось, минуты бежали быстрее секунд, теперь выпрямилось, растянулось, утратив свою головокружительную стремительность, позволив тем, кто пережил этот день, замереть, пытаясь осознать все произошедшее. Принять то, что мир, все-таки, выстоял, что Тьма отступила, что им всем дарован очередной шанс. Впрочем, дарован ли? Нет. Оплачен кровью и муками погибших, болью и страданиями выживших, слезами, страшными воспоминаниями, тяжелыми мыслями, чувством вины. Сколько их, жертв этой битвы, растянувшейся на многие месяцы? Разве сосчитаешь? Сколько судеб изломано и перемолото Тьмой? Сколько спасшихся предателей и погибших героев? И кто они, те, за кем пришли трое ангелов? Те, чьи тела уже подняты с земли и перенесены далеко отсюда. Три Всадника. Теперь всего лишь физические оболочки лишенные жизни. Темноволосая девушка - Война, худой парень - Голод, ангел, брат - Смерть. Последняя утрата бьет больнее всего - не спасли, не удержали, не смогли и все, что теперь остается - это попытаться разобраться в произошедшем, убедиться, что подобранные с земли медальоны больше не таят в себе губительной силы, отыскать чудом выжившую демоницу, которой удалось избавиться в себе от Мора, сделать выводы, признать ошибки, не позволить больше никогда повториться тому, что едва-едва не погубило этот мир.
Но как не тягуче теперь время, оно все равно идет, призывая действовать даже тех, кто переполнен мучительной скорбью. Женщина уходит. Ангелы подходят ближе. Смотрят на распростертое тело. Где та сверхъестественная убийственная и злая мощь, что жила в этой оболочке? Где её разрушительная сила, страхи всего мира, запредельная боль раздираемой на части реальности? И где беспредельная вера и упорство, горечь от осознания совершенных ошибок, смелость, позволившая бросить вызов самой Тьме и совершить невозможное?
Не осталось ничего, кроме этой безжизненной, изломанной фигуры. Или все же осталось? Или каждая смерть и каждая жертва не была напрасной? И каждый крик, и каждый стон, сорвавшийся с губ, не исчез бесследно, а позволил этому миру выстоять? Ангелы знали ответ. Они подхватили безжизненное тело и исчезли, растворившись в пропахшем дымом пожарищ воздухе. Им предстояло сделать ещё очень многое, как и все выжившим. У них не было выбора, потому что ответом на все вопросы о напрасных жертвах стало "нет". Не напрасны были все эти смерти и правота этого будет доказана лишь одним, самым ценным и важным - жизнями уцелевших.